За окном снова зарычал мотор "Мерседеса" Николь, когда
Грэг Либерман очнулся, наконец, от своих мыслей и посмотрел на
часы. Они показывали начало шестого.
        "Почти час моя девочка отсутствовала. И снова она очень
взволнована", - подумал он, глядя на свою младшую красавицу-
дочь, которая уже входила в дом.
       Адвокат вышел ей навстречу.
       - Привет, солнышко! Как дела? Куда ты ездила?
       "По магазинам, папа"
       - И завтра поедешь?
       "И завтра поеду. У Сьюзен в конце месяца день рождения.
Хочу посмотреть ей что-нибудь интересное. И ещё..."
       - И ещё?
       "Сейчас прекрасное время года, папа. Природа просыпается.
Это нужно «ловить» . Ищу себе почву для эскизов..."
       - Понятно, доченька. Конечно, весна, что может быть
прекраснее. Ты не голодна? - спросил Грэг свою дочь, но она уже
отвернулась и не "услышала" вопроса.
       Но Грэг знал наперёд, что бы она «ответила». Она "говорила"
с ним, была рядом, но адвокат заметил, что мысли дочери были
далеко, так далеко, что он и предположить не мог, что же всё-таки
происходит...
        Уже стемнело. Сьюзен как обычно к ужину не явилась, а
Николь почему-то есть отказалась.  Грэг страсть как не любил
ужинать один, поэтому решил  разделить  трапезу с младшей
дочерью.
       Ужин в этот вечер адвокат решил собственноручно отнести
дочери. Глория постаралась на славу и приготовила любимое
блюдо Николь.
       Он нашёл её за книгой. Книга была открыта, но глаза его
младшей дочери были устремлены в окно.
       - Можно к тебе, солнышко?
       "Конечно, входи, папа"
       - Что читаем?
       "Достоевского, папа"
       - Ничего себе! С чего это вдруг моя малышка увлеклась
русской классикой?
       "Просто из любопытства. К тому же дедушка мне всегда
говорил, что я должна выучить русский язык", - "ответила" Николь
и улыбнулась. "Он говорил, что читать Пушкина нужно только в
оригинале"...
       - Ишь ты чего задумала, Пушкина в оригинале читать. Я с
горем пополам могу объясниться по-русски, но читать не умею.
       "Вот видишь, значит, я должна  выучить русский.  И дедушка
был бы так рад. Кто-то в семье должен вспомнить о корнях."
       - Честно говоря, я не совсем понимаю, зачем тебе это нужно,
ведь ты владеешь тремя языками, но в одном ты права -  дедушка
действительно  был бы очень рад это слышать, - сказал адвокат,
потирая руки, - предлагаю по этому поводу поужинать.
       "Папа, я не очень хочу есть. Я хотела спросить тебя кое о
чём, но ...ладно, давай в другой раз..."
       - Нет, не нужно никакого другого раза, спрашивай милая.
Девушка подошла к окну, скрестила руки, несколько минут
смотрела в окно. Её отец в это время расставил приборы и
тарелки с едой на маленьком столе, подошёл к дочери и нежно
обнял её.
       "Папа, а как это «слышать», это, наверное, очень здорово. А
слушать музыку и танцевать?" - с прозрачными от слёз глазами
"спросила" Николь...
       - Девочка моя, что с тобой? Что с тобой происходит? Ты меня
пугаешь. Радость моя, уже много лет ты живёшь полноценной
интересной жизнью. Заканчиваешь престижный колледж, знаешь
три языка, у тебя есть друзья. И главное – большой  талант.
Танцевать можно и без музыки. Музыка должна играть в душе у
человека. А по твоим картинам видно, что у тебя она не смолкает
никогда.
       Говоря с дочерью посредством рук, Грэгори всегда громко и
отчетливо произносил все слова вслух. Он делал это уже почти
девятнадцать лет по совету врача, лечившего его дочь,  и именно
благодаря этому,  Николь почти всегда понимала  остальных
людей по губам.
       Не зная какие ещё доводы привести, что бы как-то успокоить
неожиданно расстроенную дочь,  Грэг в который раз сказал:
        - Вспомни Бетховена, вспомни, Николь!
        "Да, но он успел узнать, что такое крики чаек, тихий шум волн
и как успокаивающе стучат капли дождя по стеклу..., а я...а я была
слишком маленькой, чтобы это запомнить и "взять" эти
воспоминания в дальнейшую жизнь...", - её "говорящие" руки
закрыли лицо, по которому градом потекли беззвучные слёзы.
       - Николь, милая, есть миллионы людей на земле, которые не
слышат ни пения птиц, ни шума прибоя, ни раскатов грома,
потому что не хотят, не замечают, это не имеет для них значения.
Они не видят красоты и неповторимости этого, а ты слышишь
душой, сердцем и поверь, это куда важнее...
       "Папа, что мне делать, как мне жить? Неужели я смогу
общаться всю жизнь только с такими как я?",  - Николь не
переставала плакать. "Всю сознательную жизнь я сплю на
шёлковых простынях, ем изысканную пищу и разъезжаю в
роскошном автомобиле, но поверь, я бы сию же минуту
променяла это всё  на слух и речь. Я бы кричала долго-долго,
слушала бы собственное эхо, а потом пела и прослушала всю
твою богатую библиотеку классической музыки. Мне снится, как я
кричу. И мне не хочется просыпаться, папа, так не хочется..
        Адвокат снова обнял дочь. На это раз сильнее. Она плакала
у него на плече. Грэг гладил дочь по голове.
       "Что случилось, чёрт побери! Кто посмел обидеть мою
ненаглядную девочку?" - тревожно думал он.
       Когда Николь немного успокоилась, Грэг закричал на весь
дом:
       - Твои картины будут висеть в лучших галереях, о тебе будут
писать все газеты, ты будешь такая знаменитая, что о тебе
заговорит весь мир. Я делал всё, чтобы ты не чувствовала себя
так, но я сделаю больше или я не твой отец.
       Грэг не заметил, как его глаза наполнились слезами.
       "Папа, папочка, прости меня пожалуйста, я не хотела
расстраивать тебя. Мне ничего не  нужно - ни мировой славы, ни
признания. У меня всё есть: ты, Сьюзен, большой уютный дом,
друзья и любимое дело. Я счастлива. И это всё благодаря тебе,
папа, а я такая неблагодарная...".
       Отец и дочь ещё долго сидели в комнате Николь и
"разговаривали".
       "Папа, расскажи про маму", - «попросила» Николь.
       Грэг уже привык, что после таких вот редких, но очень
тяжелых минут, дочь всегда хотела слышать истории про мать,
которую она почти не помнила, ведь та трагически погибла, когда
девочке не было и двух лет.
       Разговоры о погибшей жене, которые переворачивали душу
Грэгу, удивительно успокаивающе действовали на Николь. Ей
казалось, что мама здесь, рядом и её "незримое" присутствие
поддерживало девушку в самые тяжёлые минуты.
       - Знаешь что, - вдруг предложил адвокат, - у меня есть идея.
Напиши портрет мамы.
       "Но папа, у нас в салоне висит её портрет, ещё один
поменьше в твоём кабинете и фотографии в каждой комнате. Мне
сложно написать маму, я  вед, можно считать, никогда её не
видела", -«ответила» Николь.
       - Хочешь увидеть маму, - посмотри на себя в зеркало.
Напиши её, доченька, напиши, как ты её представляешь. Для
этого нужно уметь услышать то, что никто не слышит. Даже тот
замечательный художник, который рисовал её, не "услышал", а ты
сможешь, я уверен.
       Это отвлекло Николь от тяжелых мыслей. Мама... Это
Елисейские поля... Это Версаль, где они встречались с папой, это
её женственные платья с перчатками и шарфиками вокруг шеи, и
удивительный аромат весенней Европы. Это Париж...
       И чтобы "услышать" маму ещё лучше, Николь уже в который
раз с упоением слушала удивительную романтическую историю
любви двадцатипятилетнего канадского студента юридического
факультета Грэгори Либермана и юной двадцатилетней
француженки Жанетт, не поступившей в тетральную академию,  и
поэтому  работающей в магазине дорогой мужской одежды на
Елисейских полях...



Линда Грин - книги для детей и взрослых
Глава 4.   Николь